М. Климанов "Пост № 1" Рассказ

Михаил Климанов

Пост № 1

В самом начале Ленинградского проспекта, рядом с Белорусским вокзалом стоит неброское четырехэтажное здание. Это Академия погранслужбы ФСБ. А до 80-х годов прошлого века здесь располагалась Высшая краснознаменная школа КГБ СССР им. Ф.Э.Дзержинского.

За четверть с лишним столетия здесь мало что изменилось. И пройдя через стеклянный тамбур с традиционными, собранными гармошкой белыми занавесками, вы оказываетесь в просторном холле. Я хорошо помню этот холл. Там по стенам, на мраморных досках были высечены золотом фамилии отличников учебы всех периодов существования органов безопасности, начиная со школы ОГПУ, а также воспитанников, прославивших себя в годы Великой Отечественной войны.

В те годы в этом своеобразном зале славы, на невысоком деревянном помосте, застеленным красной ковровой дорожкой, стояла стеклянная призма, в которой хранилось знамя ВКШ КГБ. Как и другой войсковой части, Высшей школе полагалось иметь свое знамя. И на протяжении многих лет эту святыню части с соблюдением всех параграфов устава гарнизонной и караульной службы неустанно охраняли часовые - слушатели Высшей школы. Они ведь здесь не только обучались разным наукам, но и выполняли воинские обязанности - несли караульную службу. Пост у знамени всегда самый ответственный и почетный, и назывался он «Пост № 1». Второй пост был подвижным и заключался в патрулировании внутреннего пространства этого специального учебного заведения, только с фасада казавшегося не столь внушительным. На самом деле вглубь от «Ленинградки» уходили несколько учебных корпусов, за которыми были еще гаражи и прочие строения административно-хозяйственного назначения.

Каждый, кто попадал в здание с центрального входа, проходя мимо знамени Школы, обязан был отдать ему честь, поэтому часовой первого поста в дневное время почти всегда стоял по стойке «смирно». В другие часы можно было немного расслабиться и опереться на карабин. Но даже ночью, когда школа пустела и замирала в тишине, мало кто из часовых отваживался присесть на помост или хуже того улечься на нем. За спиной часового через стену размещалось помещение дежурного по школе и его помощника, которые могли потихоньку выйти оттуда и из-за угла проверить, как ведет себя часовой на самом почетном посту.

К сожалению, во все времена среди слушателей хватало разгильдяев. У нас на курсе тоже был такой, Машков, кажется, (до выпуска он не дотянул уже не помню по какой причине), который заснул на этом самом посту стоя, повалился на бок и разбил карабином стеклянный футляр со знаменем. Его, конечно, наказали, но не очень строго, кажется, сочли, что часовому в тот раз просто стало плохо. После этого Машков уже не рисковал, а, заступив на пост в ночное время, сразу же укладывался калачиком у знамени, предусмотрительно положив карабин рядом. Впрочем, надо Машкову отдать должное, спал он, видимо, чутко, «с умом», потому что когда раздавался пронзительный (днем едва слышный) скрип двери со стороны внутреннего двора, он, как правило, успевал принять подобающее часовому положение для встречи разводящего караула и своего сменщика.

Однако и на старуху бывает проруха. Поговаривали, что однажды часовой вроде Машкова проснулся для замены, да не обнаружил рядом своего карабина. В устных сказаниях слушателей похищение оружие приписывали коварному дежурному по школе. Ответная байка о нерадивости офицеров, заступающих дежурными по части, сводилась к тому, что они де в своем помещении спят раздетыми, то есть не по уставу, и любят побаловаться пистолетом Макарова, отчего раз случился непреднамеренный выстрел. И выяснилось это только благодаря своевременной информации часового первого поста, слышавшего хлопок.

Спать на первом посту было опрометчиво еще и потому, что можно было невзначай наступить на кнопку сигнализации под ковровыми дорожками. И тогда по тревоге на выручку часовому обязаны примчаться дежурный по части и бодрствующая смена всего караула. Да и без этого ненужного переполоха с вытекающими из него оргвыводами хватало причин, чтобы не поддаваться чарам сна, а бодрствовать у знамени. Вполне реально было элементарно свалиться с постамента и получить травму. Опять же карабин, примкнутый к правой ноге, обладал предательским свойством незаметно перемещаться в левую руку. В дреме он мог из нее выскользнуть и вдарить по стеклянной призме со знаменем. От греха подальше оружие часто просто клали у ног. Оставалось только вовремя его подхватить спросонок и, уперев прикладом в пол, прижать к ноге, желательно правой. Прислониться же спиной к стене, чтобы облегчить нагрузку на позвоночник и удерживать во сне равновесие, также не представлялось возможным. Деревянный короб под знаменем предусмотрительно устанавливался на некотором расстоянии от стены, да еще имел по две ступени со всех четырех сторон.

В общем, умудрялись как-то каждый по-своему спать или кемарить на посту № 1, потому что для растущего организма молодых парней продержаться в неподвижном бодрствовании достаточно сложно, особенно в предрассветные часы.

Известие о предстоящем заступлении курса в караул по школе всегда ожидаемо, но приходило каждый раз неожиданно. Казалось, что кроме пяти курсов нашего факультета, никто из воспитанников школы в наряды не назначался. Отчасти это так и было. Наш факультет, в отличие от других, самый многочисленный, в нем больше всего молодых слушателей, не служивших в армии, попавших на учебу сразу после общеобразовательной школы. Неиссякаемый резерв для несения караульно-постовой службы и прочих нарядов. Слушатели с офицерского факультета, заступали соответственно помощниками дежурного по части (дежурным, как правило, назначался офицер из состава преподавателей или административно-хозяйственного звена). Прочие сержанты и старшины привлекались для дежурства по факультетам, отдельным внутренним подразделениям, а также назначались начальниками караула и разводящими. Вот и получалось, что рядовыми часовыми и караульными, кроме нас, желторотиков, и не было кому быть.

Как мы ко всему этому относились? Понятно, конечно, что, не очень-то хотелось. Но были в нарядах и некоторые, если не преимущества, то примечательные стороны.

Караул и все остальные дежурные заступали на службу в 17.00. После обеда слушатель, заступавший в наряд, освобождался от занятий и мог по своему усмотрению готовиться к предстоящей службе. Хоть спать до построения на развод, если найдет для этого удобный уголок в лабиринтах школьного здания. Соответственно, весь следующий день такой слушатель никак не учился, и после смены караула, после пяти часов вечера, ему предоставлялся отдых до утра. И если ты уже не первокурсник и тебе не надо ждать служебного автобуса до казармы, можно было сразу отправляться домой. Для каждого всегда находились занятия и предметы, которые можно было пропустить без особого сожаления. Не говоря о разного рода контрольных, например, по иностранному языку. Тем более, на таком законном основании. Да и в последующем учебном процессе фраза: «Да я в наряде тогда был», выручала из многих ситуаций.

Лично я еще ужасно не любил лыжи – это всегда холодно и некомфортно. А люто возненавидел эту в целом хорошую спортивную дисциплину после одной истории. У меня умерла мама, ее похороны состоялись 22 февраля. На них руководство курса и факультета, разумеется, меня отпустило. А вот на следующий день - 23 февраля проходили посвященные праздничной дате лыжные гонки на первенство факультета или даже всей школы. Наш начальник курса предпочитал перестраховаться, он оказался непреклонен: всем способным стоять на ногах (то есть кроме лежачих больных), всем было приказано участвовать в лыжном кроссе и приложить силы для победы в соревнованиях. Что-то вроде общего зачета, когда результаты, помноженные на количество участников давали команде больше шансов на победу. Чувствовал я себя ужасно, да и выглядел плохо. Товарищи сокурсники проявляли понимание и сострадание. Однако, как не упрашивали они начальника курса, ничего не повлияло на его решение – бежать должны все. Плохо, конечно, но дистанцию в десять километров я пробежал. Думал, что сдохну на лыжне. Сердце рвалось наружу, пытаясь избавиться от этой вопиющей пытки, но все же сдюжило, не лопнуло. Так что к лыжам у меня в последствии стойкая неприязнь сложилась. Как и к начальнику курса. И если попадал в наряд, когда весь курс бегал на лыжах, так я только тому радовался.

Итак, человек с ружьем на сутки выпадал из учебного процесса, и эта смена обстановки нередко воспринималась, как отдушина в чрезмерно зарегламентированных буднях военного учебного заведения.

В летнее время, когда отпадала пора носить шинели, особенно приветствовалось назначение на пост № 1. Дело в том, что форма одежды на этом посту предусматривалась парадная: брюки на выпуск, китель, а главное – ботинки. Это вам уже не сапоги с галифе, от которых не избавиться, если не таскать с собой чемодан сменной одежды. Парадная форма курсанта легко трансформировалась в «гражданку». Достаточно сложить китель и фуражку в портфель, снять галстук и закатать у рубашки рукава. Благо на солдатско-курсантских брюках никаких кантов не предусматривалось, и они ничем, кроме цвета, не обнаруживали принадлежность к военной форме. Через минуту ты уже штатский человек, недоступный для патрулей, которыми из-за близости железнодорожного вокзала изобиловали подступы к нашей альма-матер. Можно передвигаться по городу свободно, без опаски курить и даже пить пиво в ближайшей пивнушке под названием «партком».

Если бы не утомительное стояние у знамени, пост № 1 можно было бы считать приятным времяпрепровождением, особенно в холодное время года, когда сам стоишь в тепле и сухости, на красивом и мягком коврике.

В мороз или ненастье патрулирование школьной территории (пост № 2) переносились куда труднее. Зимой караульному поверх шинели полагался огромный тулуп «до пола» (общий, один на всех часовых) и безразмерные валенки, у которых голенища были столь высоки, что человек низкого роста, вроде меня, не мог согнуть ноги в коленях. А еще засаленные рукавицы, в которых чувствуешь себя совершенно безруким. Одним словом, бесформенная и малоподвижная груда тяжеленного тряпья, а не часовой. В таком неудобном облачении за суточный наряд приходилось отковылять многие километры, что не только утомительно, но и чревато недоразумениями. Злополучный карабин мог запросто соскользнуть с плеча и в метель затеряться в сугробе. И не факт, что пропажа будет обнаружена часовым сразу. Он просто не почувствует, что нагрузка на плечо уменьшилась на несколько килограмм. К тому же (если еще и воротник тулупа поднять) он, как глубоководный водолаз в допотопном скафандре, лишался требуемой мобильности и мог оказаться легкой добычей для гипотетического злоумышленника. Достаточно просто толкнуть его, подняться упавшему часовому будет очень не просто. Да часового второго поста самого следовало бы охранять от внезапного нападения и чтоб карабин не сперли! В общем, масса неудобств. Шапка-ушанка по зимнему варианту завязывалась под подбородком, а щеки и нос все равно замерзали. Правда, если такой замурованный в доспехи рыцарь найдет в непродуваемом закутке где прислонится, то, уткнувшись лицом в вонючую овчину воротника, вполне сможет немного покемарить стоя, как лошадь, и не упасть при этом. Главное не обронить карабин и не проспать смену караула. По этой причине новички не рисковали, засыпать в каком-нибудь помещении. Там в тепле не долго расслабиться сверх меры и заснуть по-настоящему глубоко. Долгое пребывание часового вне поля зрения могло насторожить не только разводящего, но дежурного по школе, если тот выбирался на улицу проверить, что и как. Привычка периодически оказываться в нужное место и в нужное время оттачивалась и совершенствовалась постепенно. В теплое время года патрулирование территории охраняемого объекта и вовсе не причиняло особых неудобств. После душного караульного помещения подышать свежим воздухом было даже приятно.

Никакое доскональное сравнение двух постов не давало однозначного ответа, которому из них отдать предпочтение.

Например, на посту № 2 в зависимости от погодных условий и по договоренности с начальником караула и разводящим (свои же ребята, однокурсники) отдежурить сразу четыре часа подряд, а потом восемь часов отдыхать, из них четыре часа просто законным образом спать. Это было несравненно удобнее, чем часовому первого поста, который, отстояв свою вахту, обретал скудную возможность бодрствовать и спать всего по два часа соответственно. При этом из времени, отведенного на сон, не менее получаса съедалось засыпанием и приведением себя в порядок после сна. Караульный второго поста таких сложностей не знал. Но зато ему в обязанность вменялась проверка сохранности множества печатей на амбарных замках и дверях школьного хоздвора. Ответственность за халатное несение службы предусматривалась законом о воинских преступлениях. А часовой у знамени озадачен только тем, чтобы время скоротать и случайно с помоста не рухнуть.

Еще разница в том, что караульный может забрести в темный угол и облегчиться не в ущерб службе, а часовому у знамени, если приспичит, приходилось терпеть до сверкающих мушек в глазах. Редко кто отваживался по такому поводу срочно вызывать разводящего с подменой – уж очень стыдно бывало.

Интересно, что караульное помещение находилось совсем недалеко от центрального холла и поста № 1. Если мысленно через стены здания провести прямую линию между ними, окажется всего то метров пятьдесят не больше. Но, видимо, так было задумано стратегами военной науки, что вход в караулку был расположен с внешней стороны одного из боковых крыльев школы. Надо было обойти этот длинный корпус, повернуть во внутренний двор и по нему шагать к входу в здание, ведущему к посту № 1. В ненастную зимнюю ночь, после того как сладко угреешься на дерматиновом топчане, эта дистанция в пару сотен метров казалась особенно долгой и мучительной.

Сейчас становится обидным, что, проведя много суток в положении «вольно» или по стойке «смирно», не использовалось это время и для какого-нибудь полезного дела. Можно ведь было бы если не стихи сочинять, то зубрить иероглифы… Да мало ли какое занятие можно было найти! Проносить на пост № 1 книжку или блокнот запрещалось, но все-таки умудрялись делать и это. Правда, не часто и не все. Побаивались. Да еще как на зло обуревала часовым словно некая апатия ко всему, и только оставалось ему именно так вот, бездумно, таращиться поверх голов проходящих мимо знамени людей, или тупо рассматривать до боли знакомый уже рисунок из разноцветной плитки на полу. Мы, что называется, в прямом смысле слова «убивали время», не задумываясь о том, как его будет не хватать в зрелом и пожилом возрасте.

Овладевала такая лень заниматься чем-то всерьез, что, как правило, фантазии хватало лишь на то, чтобы из фамилий отличников учебы складывать слова. К примеру, из Александрова получались особенно много: сад, роса, дрова, доска, коса, вар, квас, дар, нора и т.д. Чем больше слов, тем лучше. Покончив с одной фамилией, берешься препарировать другую. Через некоторое время можно аккуратно, чтобы не скрипел настил, спуститься вниз и взглянуть на настенные часы, которые от знамени не просматривались. Оказывалось, прошло аж целых пять минут с последнего на них взгляда! Искушение взглянуть на часы всегда велико. Но каждый часовой знает, что поддаваться ему нельзя. Чем больше о времени думаешь, тем медленнее оно проходит. Предаваться воспоминаниям дело тоже неблагодарное: редко в голову приходит что-либо позитивное и приятное, чаще лезут в голову неприятности и грусть. Тогда часовому становится еще труднее выстоять свои два часа.

Использовались и другие интеллектуальные способы скоротать время. Можно, например, сосчитать на полу плитки. Белого цвета отдельно, темного отдельно. Потом посчитать, насколько одних больше, чем других, и сколько это получится в процентном соотношении. Прикинув размер плитки, нетрудно вычислить длину и ширину парадного холла, а также его общий метраж, а если захочется, то и внутренний объем, то есть кубатуру.

Это все в нерабочее время, когда тишину в холле раз в два часа нарушает скрип внутренней двери, да похожий на хруст тонкого льда под ногой шаг секундной стрелки на невидимых часах.

В восемь утра у парадных дверей появляется знакомый дежурный прапорщик. Он уже немолод, но проверяет у входящих документы с такой же скрупулезностью, как если бы был принят на службу неделю назад. Это никого не возмущает, тем более что прапорщик заученно вежлив и улыбчив. Даже когда с утра опаздываешь к положенному времени и прорываешься через парадный вход, потому что обычный вход для слушателей уже намеренно перекрыт, прапорщик с отеческой улыбкой направляет опоздавших к дежурному по части, чтобы тебя там внесли в соответствующий список и доложили о нарушении непосредственному начальству.

Днем, когда со своего возвышения смотришь на проходящий мимо люд, время бежит быстрее. Случается, можно и развлечься.

Как-то раз, один из начальников, прибыл в «вышку» (видимо, на служебной автомашине) в домашних тапочках. Вообще наблюдать, кто и как себя ведет, отдает знамени честь и прочее весьма увлекательно и поучительно. Такое разнообразие настроений, характеров…Можно было порассуждать и над этим.

После пяти часов вечера следующего дня ты свободен, как птица в полете. Возвращение к привычной гражданской жизни сопровождается легкостью в голове и теле, радужными и нереальными планами о том, как бы поинтереснее распорядиться обретенным до утра временем. И лишь где-то на окраинах сознания едва тлеют поблекшие воспоминания о минувшем суточном наряде в карауле, коротком кусочке жизни, который совсем еще недавно казался таким нескончаемо долгим.

 

Однако, все это лишь односторонний взгляд на течение одного и того же события. В силу возраста этот взгляд несет на себе налет максимализма, беспечности, одним словом мальчишества. Но если поглубже заглянуть в себя, то всплывают и более серьезные мысли о несении службы в карауле.

Несколько молодых людей в военной форме, замкнутые в небольшом пространстве для выполнения поставленной задачи, вынуждены подчиняться заданным обстоятельствам. Они и ведут себя соответственно. Но за нарочитой строгостью и официальным тоном старших по караулу, грубоватой «взрослостью» рядовых караульных все же угадываются доброжелательность, сочувствие и понимание друг друга. Я понимаю, что в данной обстановке излишнее проявление чувств неуместно, и чувствую, что это понимают и остальные мои товарищи по наряду. Что это все так положено - своеобразная дань настоящей взрослой жизни. А еще, наверное, это некий аванс, который мы выплачивали надвигавшемуся будущему. К слову сказать, ребят с нашего курса побывало в Афганистане несравненно больше, чем с других курсов и факультетов Высшей школы. Даже по приблизительным подсчетам, человек сорок. Разумеется, это лишь стечение обстоятельств, так судьба распорядилась нашим выпуском. Но тем не менее… В жизни ничто не происходит бессмысленно. Кстати уж, и изменников, предателей из числа выпускников нашего курса не зафиксировано.

Несмотря на усталость, когда наступает время «отдыха лежа», сразу заснуть не всегда удается. В караульном помещении душно, да и вообще не очень-то комфортно. Ворочаясь на жестких топчанах, невольно прислушиваешься к разговорам тех, кому спать еще не положено. И чаще всего создавалось ощущение, что и не спал ты вовсе, а лишь задремал практически перед самой побудкой. Но обиды высказывать не принято, это тоже один из элементов «тягот и лишений воинской службы», которые следовало переносить стойко, как того требовала военная присяга.

Именно в такие минуты начинаешь осознавать, что не тебе одному трудно, что твои товарищи по караулу испытывают те же неудобства и эмоции. И никто не скулит и не жалуется. Непроизвольно, неуклюжими шуточками мы поддерживаем друг друга. Начальник караула или разводящий отдают четкие команды беспристрастными командирскими голосами. Того требует ситуация. В душе зарождается невольное уважение к этим бывалым солдатам. И, всматриваясь в хмурые, осунувшиеся лица однокурсников, чувствуешь, что ты связан с ними неким единством. В обычной обстановке, на лекции или семинаре, видишь перед собой всего лишь парней, конечно, со многими связывали и товарищеские отношения. Но чувство локтя, поддержка друг друга там совсем другого свойства.

Здесь в затхлом помещении караулки пробивались первые ростки осознания сопричастности к необходимому и важному делу. Мы, караульные, выполняем ответственную задачу. И не только здесь, по всей огромной стране в эти ночные часы несут караульную службу тысячи таких же парней. Эта служба не знает перерывов, она исполняется четко, движется как отлаженный часовой механизм, несмотря на пургу, зной или что-то еще, и в этом беспрекословном, обязательном выполнении пусть незначительного в данный момент воинского долга и есть залог нашей непобедимости. Возможно, наивное рассуждение. Но главное, что оно не выдумано.

Испытанное в карауле новое и неясное до поры состояние души объективно нуждалось во взращивании и воспитании. И потом, позже, во время проведения острых разведывательных мероприятий на китайской границе, или оперативно-боевых действий на Кавказе и в Средней Азии, где обстановка требовала такого вмешательства, и само собой, в Афганистане - это самое ощущение сопричастности к общему и важному делу, когда ты становишься неотъемлемой частью единой команды, элементом общего организма, формировалось все отчетливее и крепло; оно все уверенней занимало свое место в системе ценностей, внутренней философии, мировосприятия человека, как личности.

И хотя рядом с тобой не обязательно твои лучшие друзья по жизни, но здесь все они - боевые товарищи, однополчане. Ты уверен в них, как в себе самом, и готов, если надо, на самые решительные поступки ради них, как бы пафосно это не звучало.

Это и есть то самое боевое братство, удивительное явление, не поддающееся исчерпывающему описанию и, скорее всего, до конца не понятное человеку, никогда его не испытавшему.