Интервью Евгения Анташкевича

Когда вы поняли неотвратимость своего призвания к писательству, а ваш внутренний голос дал команду сесть за перо и писать первый роман?

– «Неотвратимость» - слово обязывающее. Здесь впору вспомнить Антона Павловича Чехова: «Можешь не писать – не пиши!»
Меня всегда интересовала история, причем по большей части история России. Наверное, если бы я не стал чекистом, может быть, попробовал бы себя в исторической науке. Однако само изучение истории по школьным учебникам не в полной мере удовлетворяло интерес. Поэтому в дополнение к учебникам пошли исторические романы. Понять это не сложно, поскольку исторический роман, если хорошо написан, если достоверен, позволял погрузиться. Исторический роман становился, как бы, машиной времени. Я помню, что такое восприятие исторического материала началось с одного текста, когда путешественник, он же археолог, нашёл древний шлем. И дальше автор текста очень любопытно описал, как именно она - машина времени - перенесла его именно в то место, и именно в тот момент времени, когда хозяин шлема был ранен и потерял свой шлем. Написано было очень хорошо, к сожалению, я не запомнил имени автора, но хорошо запомнил описание, эту картинку. Тогда никаких особенных осознаний не произошло, но осталось сильное впечатление и уважение к романистам-историкам и даже лёгкая зависть – как это им удаётся, как это они так умеют управляться с этой самой машиной времени. Позже стало понятно, что машина времени есть у каждого человека, читателя, её только надо уметь включить и счастливым будет тот, кому в его читательской жизни встретится хороший управляющий, лоцман, навигатор. Когда они вместе - читатель и автор - исчезают границы. Они становятся свободными!
В общем, это, конечно, волшебство, но только если оно хорошо сделано, в данном случае - написано. Качество текста здесь идёт вровень с содержанием.
А меня в писательство привела обида. И случай.
Обида.
Когда я вернулся в Москву после одиннадцати лет работы на Дальнем Востоке и обнаружил, что мои очень грамотные коллеги ничего не знают про Дальний Восток, что для них эта обширная и наполненная географией и историей территория где-то «там», и они махали рукой далеко от себя в сторону, а про историю нашего Дальнего Востока не знают совсем ничего, кроме совсем уж элементарного - это стало обидно. И обида накапливалась.
Случай.
Замечательный русский и советский кинорежиссер Евгений Иванович Ташков (к сожалению уже покойный), прочитав первые 90 страниц начала того, что потом стало романом «Харбин», вернул мне рукопись и сказал, что это не сценарий.
- А что это? - спросил я его.
- Это роман! – ответил он, и я оказался в ловушке: работа была начата, для кино она не подходила, бросать было жалко, материал про Гражданскую войну на Дальнем Востоке и русскую эмиграцию в Китае был интересным и почти не исследованным и я про себя решил: «Ну, что ж, роман, так роман!» Конечно, переживал, что это не сценарий, но меня никто не учил писать сценариев, правда и романов писать никто не учил. Справки – да! Романы – нет! С этого началось.

Некоторые говорят, что писатель пишет произведение скорее для себя, желая освободиться  от образов, мыслей, материала, того, что вызрело внутри и просится на бумагу.  Согласны ли вы с таким утверждением?

- Конечно! Но не всё так просто! Люди начинают писать по разным причинам. Как-то я попал на одно литературное мероприятие и по случаю стал свидетелем откровений писателя. Он был в радостях, потому что только что получил литературную премию и его привезли в библиотеку для знакомства с сотрудниками, людьми с горящими глазами и чувством почитания. Писатель достал два листочка А-4 и сказал: «Как литератор (читай, писатель), я привык каждый акт жизни превращать в факт литературы!», и прочитал эти два листочка. Писатель был только что с фуршета, читал вдохновенно, но очень тихо, я сидел далеко и почти ничего не расслышал, но сказанное им запомнил и потом долго думал. И понял, что вряд ли я могу претендовать на роль писателя, потому что точно не смогу каждый факт жизни превращать в акт литературы. В ноябре 2013 года довелось побывать на Всероссийском собрании литераторов. На сцене были Достоевский, Лермонтов, Шолохов, Пастернак, Солженицына, Путин. Пушкин не приехал, приболел у себя в Бельгии. В зале присутствовали Распутин, Поляков, Шергунов и ещё несколько сотен писателей, издателей, поэтов, режиссёров, критиков, в общем, людей напрямую причастных к литературе и они друг друга все знали. Собрание было очень представительным и  интересным, но речь шла о тиражах, премиях, включении профессии «писатель» в классификатор профессий, объединении Союза писателей во Всероссийский Союз Писателей, в общем, это была целая жизнь, огромная, важная, сложная. Мне там было не очень по-свойски, потому что они-то были точно писатели. Кроме Президента. Хотя, кто знает? Может ещё время не пришло. А я по чекистской привычке сидел и всё то, что говорилось, слушалось, перемещалось, потом выпивалось и закусывалось, приводил в систему, в порядок и думал, а литература где? А литература, и это было моей убежденностью, осталось за рамками собрания. Она осталась, поименно за: Шолоховым, Толстым, Пушкиным и далее по списку.
Поэтому, вызреть может много, вопрос в том, сохраниться ли бумага, на которой изложено вызревшее… От великих – сохранилась, потому что вызрело по серьезному. Писателями не становятся, в писателях остаются, кому судьба!

Что для вас  стало побудительным мотивом приобщения к писательскому ремеслу: желание самоутвердиться  в своем видении исторических событий, или привлекательность процесса художественного воображения, позволяющим быть вершителем судеб героев, что-то еще?

- Что-то «ещё». Интерес к тому, чего не знал, и не у кого было спросить!
Поясню.
Советская литература была суженой, так или иначе партийной. А партийность литературы никто не отменил до отмены самой партии. А жизнь была шире и намного богаче! Наша великая русская литература одновременно ещё и очень молодая, за всего-то сто с небольшим лет разрослась так бурно и многоцветно, что и сейчас вполне удовлетворяет искания человечества, чуть ли не как половина всей мировой литературы. Потом пришла партийность, и как бы Михаил Шолохов ни страдал за Григория Мелехова, а провести его мимо выбора «с партией» или «без партии» не смог, потому что «без» было как «против». А «против» мог быть только Остап Бендер, и даже не столько «против», сколько не «с». Но с другой стороны не мог же О. Бендер быть «с»! И Мастер не обошёлся без партии, и Хлудов, и Чернота. А князь Нехлюдов обошёлся! И все герои «Войны и мира», «Обрыва», не говоря уже об Илье Ильиче Обломове, семье Карениных, мезанине на доме, унтер Пришибееве, г-же Раневской, вишнёвом саде и дяде Ване и Каштанке - все могли. Жили они бедно, плохо, многие коротко, но литература о них была страшно разнообразная, от Великого Петра и до капитана Тушина. Это было бесконечно интересно читать: очень богато, очень насыщенно! И оказалось, что в 17-м это «интересное» не кончилось, а для меня, как китаиста продолжилось в Харбине аж до самого 1945-го. И стало интересно, а как было там, где рядом с СССР, всего-то через речку, жила Россия? И оказалось, что тоже интересно. Поэтому туда и потянуло, туда и окунулся, об этом мало кто написал. А сейчас интересно в окопах Первой Мировой войны, об этом тоже мало кто написал. Интересно открывать материал. Это как детская книжка-раскладушка, вроде бы такая плоская, обычная, а раскроешь… тут тебе и царство, космос–государство, и герои всамделишные, и героини-царевны и лягушки настоящие, зелёные. Шучу. Русская классическая литература, это – океан. И оказалось, что этот океан ещё долго жил и омывал свою эмигрантскую Атлантиду. Желание окунуться туда и стало побудительным мотивом приобщения к писательскому ремеслу. Не изменять же Родине!

Ваши исторические романы получили хорошие отзывы критиков, читающей публики, специалистов, отмечены литературными премиями, в частности за историческую достоверность, знание деталей быта, умение раскрыть внутренний мир героев.  Что помогало вам вести повествование от имени россиян разных сословий, и одновременно - китайского контрабандиста, немецкого пленного, японского лейтенанта, раскрывая тонкие движения их души?

– Реализм! Реализм русской классики. Лев Толстой, когда писал «Ходжи-Мурата» нашёл вдову коменданта крепости и попросил её в письме описать всё: масть коней, на которых прискакали Ходжи-Мурат сотоварищи, сбрую, оружие, одежду, в которую они было одеты и другие детали, которые только могла вспомнить вдова. Спрашивается – зачем? А затем, что каждому времени сопутствует конкретный исторический контекст. Если автор исторического романа выпадает из исторического контекста, перестаёт иметь его берегами исторического потока, он не сможет попасть в характер, не сможет соответствовать логике действий и побудительных мотивов героев того времени, о котором он пишет. Я с огромным и совершенно самостоятельным интересом окунулся в быт, речь, оружие, поведенческие традиции времени о котором хотелось рассказать. Многое сейчас уже устарело, изменилось, усеклось или добавилось, но многим интересно то, что было и как было, и мне было интересно. Пришлось составлять небольшие словари чешского,  японского, друзья помогали мне в польском, немецком языках, помогли восстановить речь забайкальского казака, сама по себе вспомнилась украiньска мова, почти родная, одесский акцент, абсолютно родной. Очень интересно было одевать героев, а раздевать героинь… (как же там много интересного). Интересно было восстанавливать во многом уже оболганные исторические события, ту же Гражданскую войну на Дальнем Востоке, операции спецслужб – советской и японской. Читать было намного интереснее, чем писать. Читать стало удовольствием, а писать – работой. Но и то и другое, это два помещения, две каюты одного корабля под названием «машина времени».

Какую роль вы отводите художественному вымыслу в историческом романе?

- Тут просто! Без художественного вымысла нет художественной литературы. В противном случае, это историческая публицистика, а историческая публицистика мало приспособлена к погружению, сопереживанию, сочувствию. В публицистике не предполагается душа. Это, как анатомия, мало кому удаётся глядя на скелет увидеть красавицу.

Как вы полагаете, кто ваш читатель?

- Поскольку я писал без ненормативной лексики и излишней чувственности, такой, откровенной, то все, кому интересны люди в исторической ретроспективе, кому интересна история.

Как вы считаете, какие идеи, мысли несут ваши романы?

- Гуманистические, как бы пафосно это не звучало. Романистика должна, на мой взгляд, нести знания, эстетику и немного увлекать, по-хорошему – развлекать.

Интересно,  что важнее для творческого процесса писателя: следование логике развития сюжета с погружением в воображаемую историческую реальность, полетом фантазии, которая подталкивает здесь и сейчас изменить судьбу героя, усилить интригу, украсить сюжетную линию, образ героя, - или все-таки при этом должно доминировать дисциплинированное следование заранее продуманному плану произведения?

- Следование логике развития сюжета и обязательно с погружением в воображаемую реальность, не искажая исторической. Для меня важна цель (зачем пишешь), содержание (что пишешь) и финал. Финал должен быть прописан самым первым. Это уже наше, профессиональное, надо точно знать, что будет в конце, в нашей прежней профессии экспериментировать было преступно.

Некоторые могут назвать ваш роман «Хроника одного полка. 1915 год» учебником истории, который можно рекомендовать изучать в школе. Мне кажется за вашими книгами стоит колоссальная подготовительная работа по сбору материала. Как вы строили эту работу, какие были трудности, удачи, сколько времени заняла подготовительная работа?

- Довольно сложный вопрос. Дело в том, что история Первой мировой войны на Восточном (по западной классификации) фронте исторически не прописана, не исследована. В этом не было нужды: война была насквозь империалистическая, что есть абсолютная правда. Она была ступенькой к Революции, Гражданской войне и долгой счастливой жизни в светлом будущем. Поэтому в гениальных романах «Хождение по мукам», «Тихий Дон», «Доктор Живаго», Первая Мировая фрагментарно описана как прелюдия, а дальше должно было начаться настоящее. У меня была другая задача, непосредственно Первая Мировая, поэтому пришлось, конечно, заняться элементарно академическим изучением этого грандиозного события. А было не по чему! Вот тут и началось! Взять хотя бы календарь событий. Основные события разворачивались не только на двух фронтах – на Западе и на Востоке, но и в двух календарях: Григорианском и Юлианском. Как известно Григорианский календарь пришёл уже в Советскую Россию. И началась путаница у авторов: в одних источниках событие датируется по Григорианскому календарю, в других, то же событие по Юлианскому. Для английского военного агента полковника Нокса Варшава пала в сентябре, а для генерала Деникина в августе. Но это ладно, для участников войны, а учебников-то нет, наших, сегодняшних. Сегодняшние же авторы не очень заботились о датировках, поэтому приходилось фильтровать, проверять каждую дату, не датируется ли одно и то же событие в двух разных календарях. Так ведь можно было перепутать порядок действий: Варшава-то пала раньше, чем Гродно! Присутствует путаница в именах генералов и комендантов крепостей, пришлось читать дневники великих князей и самого государя-императора, очищать царя от коросты его доброты и злобы его же равнодушия, и многое другое. Поэтому учебником для меня стала сама Первая Мировая. Но это была очень интересная работа, наша, поисковая. Пришлось восстановить старые профессиональные навыки, ошибиться было нельзя, поэтому если всё же это произошло и кто-то найдёт ошибку или ошибки, буду благодарен за подсказку. Совсем недавно такой случай представился, один коллекционер подсказал, что «клюква», Анна IV степени, это не орден на грудь, а знак на эфес и красный в цвет орденской ленты – темляк. Такие подсказки дорогого стоят, я ему очень благодарен и обязательно исправлю в романе «Харбин».

Интересно, сюжет романа продумывался вами заранее и под него велся сбор материала, или собранный материал формировал план произведения?

- Мне в этом отношении было легко – сюжет романа или романов соответствовал развитию исторического контекста, поэтому сюжет, как таковой, надо было только встроить в контекст, поэтому роман «Харбин» я долго и упорно относил к жанру легенды-биографии. Да поймут меня мои коллеги-профессионалы!

У вас очень привлекательная манера изложения - язык образный, легкий, сразу объемно видишь людей, детали событий,  при этом как бы и не читаешь, а просто скользишь взглядом по странице.  Эта ваша природная способность к изложению со школьных времен или за этим стоит большая  работа по шлифовке и отработке фраз, текста?

- Конечно, работа! Я подарил роман «Харбин» моим школьным учительнице литературы и учительнице истории. Историчка обрадовалась, у меня ладилось и с ней, замечательной Маргаритой Петровной, и с историей. Наталья Ефимовна от неожиданности и удивления долго не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Выдохнула, когда прочитала и позвонила, но, позвонив и представившись, мы всё же сорок лет не виделись, молчала, потом сказала: «Ну, ты даёшь!» после, правда, сказала много хорошего. Спасибо им обеим, я их очень люблю!
По поводу языка и изложения меня напутсвовал один мой друг, он сказал: «Главное ни что, главное как!» А дальше Чехов, Пастернак, Гончаров, Толстой, Салтыков-Щедрин, Пушкин, Гоголь, Горький. Они-то точно знали, как надо писать. Ещё пришлось научиться читать вслух, только так можно услышать собственные нелепости, повторы, длинноты, скучности, занудности и всякое другое, что наверняка заставит читателя закрыть книгу раньше, чем он планировал, когда брал в руки. Это уже работа.

Чем вам лично дорог последний роман «Хроника одного полка. 1915 год»?  На что вы хотели бы обратить внимание читателей?

 - На историю, на конкретную историю Первой Мировой войны, потому что в ней, как в капле воды солнце, можно увидеть многое из того, что видится только на дистанции, что поможет увидеть себя и свою страну такими, какие мы есть. Героико-патриотический пафос, именно, пафос, отшелушевается, как отмершая кора, мы себя плохо знаем, мы к себе относимся с сильно завышенными ожиданиями. Мы сами себе и герои и антигерои. Прежде чем что-то построить, надо это точно начертить, рассчитать, отмолить себя от скверны (кому надо), потом помыть руки, потом выпить рюмку, и только потом приступать.

С Богом!

«Все мои герои вышли из Первой мировой войны»

Благодарим писателя за искреннее интервью и начинаем публикацию глав его романа!